Водосвятие: голуби над рекой

6 января 1921 г., среда

Нынешний год удалось сходить на водосвятие. Прежни годы, словно нарочно, как ни крещение, так и дежурство ночное выпадало. Прошлый год стоял на вокзале в Омске и видел крестный ход по дороге, идя из эшелона в управление почт: телеграфного округа. Погода была серенькая, народу немного, и город имел занятой вид, совсем праздничного настроения не чувствовалось; может быть, это зависело от моего больного воображения, удрученного неизвестностью положения и перенесенным тифом.

Зато сегодня вознаградил себя зрелищем водосвятия. Я пришел к Знаменской церкви, когда за ограду выносили иконы. Толпы народу стояли в улице. Бархатные малинно-коричневые хоругви шелестели металлическими украшениями, возвышались над головами людскими. Мне бросилось в глаза незначительное количество шинелей и вообще одежд защитного цвета, господствовал штатский покрой и цвет. Мне встретился завхоз нашей студии Черемных с женой, молоденькой особой с бледным малокровным лицом. Разговаривая, мы пошли с двинувшейся массой народа. Солнце светило, небо синело, дул теплый ветерок, звон колоколов смешивался с пением певчих и гулом многотысячной толпы. В черных массах шуб, пальто пятнами выделялись цветные платки и юбки женщин. Дошли до моста, я отстал от супругов Черемных и своротил прямо на реку, в сторону противоположную берега, под которым виднелась синь над прорубью. Иконы и духовенство, к счастью народа, пошли через мост берегом к Никольской церкви. Сверху с берега к иордани вела аллейка из воткнутых в снег елочек. Кучи ребятишек и взрослой молодежи немилосердно общипывали ветки, стараясь захватить хоть прутик от крещенской елочки. Много народа пришло с бурачками и бутылками для святой воды. Я, подходя к берегу, осмотрелся кругом. Наверху, начиная от собора Благовещенского и до самого низа моста, стояла черная стена народа, опираясь на перила. У Затюменки тоже виднелось много людей. Часть реки от края до края заполнил народ, черня на блестящем снегу. По сторонам стояли лошади приехавших горожан и крестьян. Заречная сторона берега под Георгиевской церковью усыпана была народом, который стоял на берегу, словно в цирке, уступами. Пестрили в толпе красные, пестроцветные платки, шубы, румяные лица.

Я встал на уступе берега, на сажень от уровня льда. Ребятишки лазали по скату берега и, скользя, подталкивали взрослых. Какой-то солидный горожанин под самым моим носом шлепнулся и поехал вниз под смех стоящих горожан. «Еще девять раз», — пожелал я ему вслух. Бабы негодовали на ребят. Одна тетка особенно расходилась: «Жеребцы, право, жеребцы. Все бы им баловать да портить». «Родители виноваты — плохо воспитывают», — поддержала ее соседка. «Вон его мать ищет, а он бегает от нее, озорничает, мать тут не виновата». Одному мальчугану строгая мамаша дала затрещину, и он, как в лесу, спрятался от нее в толпе и поглядывал оттуда на его воротливую мамашу. В стороне мальчуганы барахтались, боролись, а где так и взаправду начинали по мордасам друг дружку лупить. Шум стоял от говора народа и ржания лошадей. Напоминало ярмарку. Водосвятие около часу ожидали. В Заречной церкви обедня не отошла, и поджидали конца литургии. Вот в разных концах толпы, заполнявшей промежуток меж берегами, выпустили голубей; засвистали, закричали, и голуби высоко взмыли над рекой, сверкая белыми крыльями, словно дух в виде голубине: белели они в синеве неба. Их выпустили несколько десятков под неугомонный свист.

Наконец-то на колокольне слабо звякнул маленький колокол, через минуту весело зазвонили остальные — и полился перезвон, возвещавший окончание обедни. Скоро стали расчищать дорогу в толпе, и наверху показались хоругвеносцы, женщины с иконами и стали спускаться по крутому берегу к иордани. Каток был спуск, и батюшек, и женщин, и тех, кто нес кресты, иконы, поддерживали со стороны толпы. Стали спускать, очень трудно приходилось носильщикам. Я ступал по берегу хорошо, не скользил и поэтому, подойдя к носильщикам, взялся рукой за ручку носилок и до самого спуска помогал спускать образ. Заречный образ Святого Георгия не стали спускать по причине массивности, и икона, блестя золотом и серебром, высилась над черными рядами народа. После водосвятия прошел в церковь, где столпилась масса народа, ожидая епископа Иринарха. Я всего лишь второй раз был в церкви и оглядел ее полутемную внутренность. Много старых икон, в притворе — большое изображение Страшного суда, в иконной компоновке. Я прошел вперед, и вслед появилось духовенство. Седовласый высокий дьякон своим старчески высоким голосом возгласил многолетие, певчие подхватили: «Многая лета, многая лета!»

Епископ благословил народ; после многолетий священник стал прикладывать по кресту и кропить святой водой. На меня брызнуло изрядное количество воды, но по кресту приложиться не удалось за теснотой. Обратно шел по реке. Народ шел толпами с водосвятия, ехали на лошадях. Настроение дня глядело праздничным. С заречного берега скатывались на лыжах ребятишки, один упал, задрав ноги кверху.

Много было народа, говорили, что лед даже треснул, но, очевидно, еще не так много собралось в этот год. Многие говорили: «Ну и народу!» Я слышал, как одна старожилка вспоминала: «В прежни то года черно народу на реке было, от берега до берега, крестьян-то понаедет, все лошадьми заставят. Бабы нарядятся в шелковые шали, шелковы платья. Теперь и есть у кого — спрячут». Воображаю, какое приятное зрелище представляла прежняя толпа народа, разодетая по-праздничному.

Сегодня дежурили с двух. Работы немного, я читал «Студенты» Гарина. Книга сначала не понравилась, но чем дальше, тем с большим увлечением читал книгу. Чувствуется не просто писатель — сочинитель, а описан кусочек жизни, человек со всеми недостатками. Герой романа Карташев — прототип автора, склонный провести время с женщинами, имел все-таки достаточно силы воли, чтобы после болезни начать новую жизнь, он заставил себя заниматься и выдержать экзамен на инженера. В противоположность ему Ларио тот так и опустился, погрязнув в публичных заведениях. Много раз представлялся случай приобрести мне сочинения Гарина, тогда я не читал их, и обложка почему-то не нравилась. Теперь нахожу достойными его сочинения поставить наряду с прочими писателями, включить в число своих друзей.

С сегодняшнего дня у нас в смене дежурит Пол-а. У нее глаза с узким разрезом, лицом напоминает слегка татарку. От скуки я решил ее немножко атаковать. Я подошел к ней, спросил: «Как ваши успехи на юза*?» — «Я теперь не работаю, экзамен скоро, а я забросила». — «Ведь вы можете работать, — взял я ее за руку, — пойдемте в юзовскую комнату, я посмотрю, как вы работаете». Мы прошли в отдельную комнату, где стоял ученический юза. Она встала за аппаратурой и открыла его. Я обнял ее сзади, взял в свои руки ее пальцы: «Вот так варианты делайте», — говорил я.

П-а своих рук не выдергивала и не протестовала против того, что я ее довольно крепко обнял, она только взглядывала на меня, прищурив глаза.

Я убедился, что она ничего не имеет против моей атаки, и на сегодня ограничил этим свои боевые действия.

Я читал в одной книге, что женщины обладают привлекательностью в различной степени. Одна, например, и посредственной красоты, а пользуется успехом, иная и хорошенькая, но не пользуется должным вниманием. Я замечал сам подобное...

К публикации подготовил
Александр Валов.

Сверху с берега к иордани вела аллейка из воткнутых в снег елочек. Кучи ребятишек и взрослой молодежи немилосердно общипывали ветки, стараясь захватить хоть прутик от крещенской елочки.

Досье «ТИ»
Вениамин Петрович Барашев (1895-1975 гг.) — художник-краевед. В 1918-1926 годах учился в художественной студии в Тюмени под руководством М.И.Авилова, И.И.Овешкова, К.П.Трофимова. Летом 1920 года совместно с И.И.Кротовым организовал в здании телеграфа первую городскую выставку. Участник большинства областных художественных выставок и республиканской выставки 1938 года.
В войну служил телеграфистом. В 1958 году состоялась персональная выставка графики и живописи В.Барашева.
Архитектурные зарисовки, пейзажи с изображением старинных зданий, уголков Тюмени и окрестных мест — основные сюжеты акварелей и полотен художника, члена Союза художников СССР с 1938 года.